Империя Зря. История с биографией - Николай Ващилин

– С кем ты, Коля? – спрашивал я себя.

И отвечал: «Нет, нет. В тюрьму я не хочу». Блатная жизнь не для меня. Пахан, да и любой лидер – это жадный одиночка, решившийся обмануть посулами толпу, поставив ее на выполнение своей корыстной цели. Будь то власть, богатство или месть. Манеры паханов с их понтами и диктатом меня раздражали. Карикатурная независимость стиляг тоже оказалась чуждой моему нраву. Истинная свобода, независимость и красота, воспитанная природой русской деревни и моей простой чистой семьей, наполняли формулу моей крови.

Моя учительница по литературе Ирина Ивановна Добрынина пришла к нам домой побеседовать с мамой. Она говорила, что у меня раскрывается талант писателя, что я пишу очень интересные сочинения и что мне нужно продолжать учебу в десятилетке. Мама ее слушала, благодарила, а когда она ушла, сказала, что кормить она меня не будет, если они с папой умрут.

Мама носила у своего сердца осколок со времен войны и боялась умереть, оставив меня без средств к существованию. Поэтому она мечтала, чтобы я быстрее получил профессию. Достойных профессий она знала две: зубной врач, как она, и инженер, как не знаю кто. Слово писатель она серьезно не воспринимала. Папа мечтал сделать из меня шофера, не избавившись за прошедшую жизнь от гордости обладать такой профессией. Бабушке было все равно, кем я буду, лишь бы был.

Я попробовал канючить, но мама быстро меня приструнила. Хочешь командовать, заработай себе на хлеб сам. И я пошел работать грузчиком в папиной конторе. Под отцовским приглядом работа не казалась трудной. Мы много ездили на его грузовой машине, а потом с ним ее разгружали. За хорошее поведение он давал мне порулить. Но за месяц однообразного обязательного труда, от общения с рабочим классом, я осознал разницу между волей и гнетом. Я быстро понял, что нужно чему-то учиться. Решил стать летчиком, чтобы парить в небе, как птица и никого не видеть.

Так, оттолкнувшись, я полетел. Полетел в океан взрослой жизни. Детство закончилось.

Полистав справочник учебных заведений, я подобрал для обучения техникум авиационного приборостроения, ориентируясь лишь на слово «авиационный» и полагая, что именно это и предопределяет мой путь в авиацию. Находился этот техникум на другом конце города, на улице Ленсовета, д. 14, куда ехать на трамвае №15 нужно было не менее часа.

К слову сказать, напротив нашего дома находился техникум связи с точно таким же профилем специальностей. Это колоссально облегчило бы мне существование, но я этот техникум пренебрежительно обошел стороной. Вот еще. Связь какая-то.

К экзаменам я готовился нехотя, самоуверенный в прочности своих школьных знаний. Сдав устные экзамены и написав контрольную по письменной математике, я со спокойной совестью уехал в деревню к бабушке ловить мою любимую рыбу. Бабушка подарила мне ружье-двустволку ИЖ-58 в честь моего возмужания. Ружья тогда можно было покупать в магазинах так же, как и печенье или боты, никому ничего не объясняя. Охота мне очень понравилась. Таинственность поиска и ожидания зверя или птицы, азарт стрельбы, иероглифы лесной жизни притягивали меня как магнитом. И вот однажды, сидя в засаде в тростнике, я увидел, как прямо на меня летит селезень. Он широко расставил крылья, вытянул лапы и приготовился плавно сесть на воду и укрыться от злых назойливых глаз в камышах. Я быстро вскинул ружье, выцелил его и нажал на курок. Треск выстрела смешался с шумом разлетающихся перьев. Селезня подбросило, и он с шумом рухнул в воду. Сердце мое билось от восторга удачи. Дрожащими руками я взял весло и подтолкнул свой челн. Когда я поднял селезня из воды, эта гордая красивая птица безжизненно раскинула крылья. Голова висела на обмякшей шее и производила такое жалкое зрелище, что я хотел извиниться, но не мог. Когда бабушка приготовила в печи селезня с яблоками, я не мог надышаться его ароматом. Но потом чуть не сломал свои зубы, жадно вгрызаясь в его тело. Оно было нашпиговано свинцовой дробью №3. Бессмысленность этого трофея прекратила мою карьеру охотника и убийцы меньших братьев.

Вскоре пришла телеграмма от мамы. Она поздравляла меня с зачислением на вечернее отделение техникума. «Почему на вечернее?», – ломал я свою самоуверенную голову и то, что в ней находилось к тому времени. Оказалось, что я получил по математике трояк, мама подсуетилась и переправила мои документы туда, где они и заслуживали быть – на вечернее отделение. Это значило, что я должен был устроиться на работу, а после работы вместо пирушек и праздной гульбы, в качестве развлечения, проходить обучение в течение пяти лет. Я очень огорчился. Мне было стыдно за свое бахвальство и страшно начинать новую непонятную и непривлекательную жизнь.

Мне было четырнадцать лет. На работу по специальности таких еще не брали. Я работал грузчиком, а, вернее, разнорабочим в конторе моего отца. Теперь мы вместе просыпались, завтракали и давились в трамвае, а потом в троллейбусе №7, набитых трудящимися, как селедок в бочку. За одно это испытание, как мне казалось, я должен получать большую зарплату. Сама работа никаких мук мне не доставляла. Самое изнурительное было ожидание разных грузов на различных складах и базах. Но я быстро приспособился в эти тягучие часы читать книги, которые брал с собой на работу, запихивая их под ремень брюк со стороны спины. Самой большой радостью были дальние поездки за материалами в Новгород, Москву, Петрозаводск, Волхов. Тогда отец сажал меня за руль и учил шоферскому мастерству. За тупоумие и невнимательность ругал нещадно. Однажды, на подъеме я переключал на нижнюю передачу, заерзал рукой, замешкался, и машина покатилась задним ходом. Как отец успел дернуть ручник, выскочить и бросить камень под заднее колесо, уму непостижимо. Я побелел от страха и от осознания своей вины. Отец, молча сел за руль и не разговаривал со мной всю дорогу до дома. Так тянулась наша жизнь. Вечерами я ходил на занятия в техникум, и тешил себя надеждой перейти на дневное отделение. Для этого, по договоренности с деканом, нужно было окончить первый курс на одни пятерки. Я старался, и у меня это получалось. В нашей группе учились в основном пожилые люди лет двадцати-двадцати пяти. Но один браток оказался моим сверстником. Звали его Димка Пеккер. Оказался он на вечернем отделении по той же причине – не добрал проходных баллов на экзаменах, и говорил, что его завалили, потому что он еврей, и он им еще покажет. С ним мы и учились наперегонки. Учился он прилежно, то есть ходил на все занятия. А я уже тогда начал волынить. Нет, нет, да и пропущу денек. Так вот он, хоть и морщился, но давал мне переписать конспекты. Хотя я был ему конкурентом на место дневного отделения. По воскресеньям мы с ним устраивали велопробеги до Пушкина или до Петергофа и наслаждались роскошью дворцов. Но меня очень раздражала его природная завистливость. Ему нужно было быть первым во всем. Надо было видеть его радость, когда я объявил ему о своем решении остаться на вечернем. А созрело оно вот как. Я приспособился к этой жизни, и она мне очень понравилась. И кроме тщеславных чувств я не видел никаких преимуществ в дневном обучении. В нашей группе люди в силу своего возраста учились с толком, проникали в суть вещей, вопросы задавали практичные, сформированные жизненным опытом работы и службы в армии. Вдобавок наш факультет перевели заниматься в другое здание, которое находилось на Невском проспекте, д. 178. И в награду после занятий в 8 часов 20 минут мы прогуливались по Невскому проспекту, который стал родным домом. И что же это за прелесть – прогулка по Невскому в компании друзей. Можно было зайти в книжный магазин, заглянуть в кино или съесть мороженного в многочисленных подвальчиках-«лягушатниках» или в кафе «Север». При этом было приятно ощущать в кармане свои заработанные деньги. Я же работал и получал зарплату – 69 рублей. Всю свою зарплату я отдавал маме. Она радовалась, роняла слезу и выдавала ее мне обратно на карманные расходы. Тратил я ее рачительно. Не пил и не курил. Одевать себя стал сам. Да еще и подрабатывал, где только мог. А мог я тогда не много. Разгружать вагоны с овощами на московском вокзале за пять рублей или ночным сторожем за три рубля. Однажды отец нашел халтуру. Нужно было повалить старые железобетонные столбы. Я кувалдой разбивал основание столба до арматуры. Потом отец зацеплял тросом вершину столба и машиной его валил. Потом мы газосваркой обрезали арматуру и оттаскивали буксиром столб. Получили за десять столбов 60 рублей. Были рады. К слову, сто грамм мороженного в кафе «Север» стоили 19 копеек. На рубль можно было объесться до болей в горле, до ангины. Но этот рубль надо было сначала заработать. Просто так его никто не давал. Отнять могли. Когда я провожал знакомых девочек на Лиговку или Московский проспект, местная шпана могла избить, обобрать и раздеть до нитки. Появлялись они как из-под земли. И чтобы на них не нарваться, нужно было осматриваться зорко. Девочки этого не понимали или не хотели понимать. Поэтому нужно было запутать содержимое и ее головки. «Давай, пойдем сюда, давай пойдем туда». Если встреча оказывалась неизбежной, то нужно было решить, что отвечать на провокационные вопросы, чтобы избежать драки.